Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод]
— Как ты так выросла, что понимаешь вещи, которые вводят твою старую маму в замешательство? — спросила мама. — Кажется, что только вчера я объясняла семилетней Хейзел, почему небо голубое. Ты тогда думала, что я гений.
— Так почему небо голубое? — спросила я.
— Потому что, — ответила она. Я рассмеялась.
По мере того, как время приближалось к десяти, я все более и более нервничала: волновалась перед встречей с Августом; волновалась перед встречей с Питером Ван Хаутеном; волновалась, что мой выбор одежды был не очень хорош; волновалась, что мы не найдем нужный дом, потому что все дома в Амстердаме выглядели одинаково; волновалась, что мы потеряемся и никогда не найдем дорогу обратно в Философ; волновалась волновалась волновалась. Мама все пыталась говорить со мной, но я не могла по-настоящему слушать. Я была готова попросить ее сходить наверх и проверить, что Август уже проснулся, когда он постучал.
Я открыла дверь. Он посмотрел на футболку и улыбнулся.
— Смешно, — сказал он.
— Не называй мои сиськи смешными, — ответила я.
— Я все еще здесь, — сказала мама. Но я заставила Августа покраснеть и достаточно вытолкнула его из игры, чтобы отважиться наконец взглянуть на него.
— Ты уверена, что не хочешь пойти? — спросила я маму.
— Я собираюсь в Рейксмюзеум[48] и Вонделпарк сегодня, — сказала она. — К тому же, я просто не понимаю эту книгу. Без обид. Поблагодари его и Лидевидж от нас, хорошо?
— Ладно, — сказала я. Я обняла маму, и она поцеловала меня в голову прямо над ухом.
Узкий белый дом Питера Ван Хаутена находился прямо за углом отеля, на Вонделстраат, лицом к парку. Номер 158. Август взял меня под руку, а другой рукой схватил кислородную тележку, и мы поднялись на три ступеньки к сине-черной лакированной входной двери. Мое сердце колотилось. Я стояла в одной закрытой двери от ответов, о которых я мечтала с того момента, как в первый раз прочла последнюю незаконченную страницу.
В доме раздавались басы, которые грохотали достаточно, чтобы сотрясать оконные рамы. Я подумала, а нет ли у Питера Ван Хаутена ребенка, которому нравится рэп.
Я схватилась за дверной молоток в форме львиной головы и настойчиво постучала. Ритм продолжал звучать.
— Может, он нас из-за музыки не слышит? — спросил Август. Он взялся за львиную голову и постучал в несколько раз сильнее.
Музыка прекратилась, сменившись шаркающими шагами. Скользнул приглушенный затвор. Еще один. Дверь со скрипом открылась. Пузатый мужчина с тонкими волосами, обвисшими челюстями и недельной бородой жмурился от солнечного света. На нем была светло-голубая мужская пижама, как в старых фильмах. Его лицо и живот были такими круглыми, а руки такими худыми, что он выглядел как шарик теста с четырьмя воткнутыми в него палками.
— Мистер Ван Хаутен? — спросил Август слегка сорвавшимся голосом.
Дверь захлопнулась. За ней я услышала, как заикающийся гнусавый голос крикнул: «ЛИИИ-ДЕ-ВАЙ!» (а до этого момента я произносила имя его ассистантки как «Лидевидж»).
Через дверь нам все было слышно.
— Они там, Питер? — спросила женщина.
— Там… Лидевай, там два подростковых явления за дверью.
— Явления? — спросила она с приятным голландским напевом.
Ван Хаутен стремительно ответил:
— Два фантома, призрака, упыря, пришельца, вне-земных явления, Лидевай. Как может человек, работающий над степенью по американской литературе, демонстрировать такие отвратительные способности к английскому языку?
— Питер, они не вне-земные существа. Это Август и Хейзел, молодые поклонники, с которыми вы переписывались.
— Они… что? Они… я думал, что они в Америке!
— Да, но вы пригласили их сюда, вы вспомните.
— Знаешь, зачем я уехал из Америки, Лидевай? Чтобы мне никогда больше не пришлось столкнуться с американцами.
— Но вы американец.
— Да, и это, кажется, неизлечимо. Но что касается этих американцев, вы должны велеть им сейчас же убраться, и сказать им, что произошла ужасная ошибка, что благословенный Ван Хаутен сделал риторическое предложение встретиться, не настоящее, что такие предложения всегда надо расссматривать символично.
Я думала, что меня вырвет. Я посмотрела на Августа, который пристально глядел на дверь, и увидела, как обвисают его плечи.
— Я этого не сделаю, Питер, — ответила Лидевай. — Вы должны встретиться с ними. Вы должны. Вам нужно с ними увидеться. Вам нужно увидеть, как важна ваша работа.
— Лидевай, вы сознательно ввели меня в заблуждение, чтобы это устроить?
Последовала долгая тишина, и наконец, дверь снова открылась. Он, словно метроном, качал головой от меня к Августу и обратно, все еще щурясь.
— Кто из вас Август Уотерс? — спросил он. Август неуверенно поднял руку. Ван Хаутен кивнул и сказал: — Ты уже разобрался с той чикулей?
После чего я в первый и единственный раз наблюдала взаправду потерявшего дар речи Августа Уотерса.
— Я, — начал он. — эм, я… Хейзел, ммм… Ну…
— Кажется, у этого парня какая-то задержка в развитии, — сказал Питер Ван Хаутен, обращаясь к Лидевай.
— Питер, — прикрикнула она.
— Ну, — сказал Питер Ван Хаутен, протягивая мне руку, — это в любом случае удовольствие, встретить настолько онтологически невозможных существ.
Я пожала его опухшую руку, а затем он протянул руку Августу. Интересно, а что значит онтологически. Неважно, мне все равно нравится. Мы с Августом вместе были в Клубе невозможных существ: мы и утконосы с их клювами.
Конечно, я надеялась, что Питер Ван Хаутен будет вменяемым, но мир — не фабрика по исполнению желаний. Самое важное было то, что дверь была открыта, и я переступала порог, чтобы узнать, что случается после конца Высшего страдания. Этого было достаточно. Мы последовали за ним и Лидевай вовнутрь, мимо огромного дубового стола с всего лишь двумя стульями, в жутковато стерильную гостиную. Она была похожа на музей, за исключением того, что на пустых белых стенах не было картин. Если не учитывать диван и одно кресло, оба из черной кожи и стали, комната казалась пустой. Потом я заметила два больших черных пакета для мусора, полных и завязанных, за диваном.
— Мусор? — пробормотала я, вроде бы, достаточно тихо, чтобы не услышал никто, кроме Августа.
— Почта от поклонников, — ответил Ван Хаутен, садясь в кресло. — Восемнадцать лет. Не могу открыть. Слишком страшно. Ваши послания стали первыми, на которые я ответил, и смотрите, к чему это меня привело. Я, честно говоря, нахожу существование читателей в целом непривлекательным.
Это объясняло, почему он ни разу не ответил ни на одно мое письмо: он их и не читал. Почему он вообще их хранил, стоящими в этой строгой и иначе бы пустой гостиной. Ван Хаутен забросил ноги на тахту и скрестил тапочки. Он указал на диван. Мы с Августом сели рядом друг с другом, но не слишком.
— Не хотели бы вы позавтракать? — спросила Лидевай.
Я начала говорить, что мы уже поели, но Питер перебил меня:
— Для завтрака чересчур рано, Лидевай.
— Ну, они из Америки, Питер, так что в их телах сейчас уже вторая половина дня.
— Тогда для завтрака слишком поздно, — сказал он. — Как бы то ни было, вторая половина дня в теле или нет, нужно насладиться коктейлем. Вы пьете скотч? — спросил он меня.
— Пью ли я…эм, нет, спасибо, — сказала я.
— Август Уотерс? — спросил Ван Хаутен, кивая в сторону Гаса.
— Эмм, нет, не нужно.
— Тогда только мне, Лидевай. Виски с водой, пожалуйста. — Питер обратил свое внимание к Гасу, спрашивая: — Знаешь, как в этом доме подают скотч с водой?
— Нет, сэр, — сказал Гас.
— Мы наливаем скотч в стакан и вызываем в мозгу мысль о воде, а затем мы смешиваем реальный виски с абстрактной идеей воды.
Лидевай сказала:
— Может, сначала немного завтрака, Питер?
Он посмотрел на нас и театрально прошептал:
— Она думает, что у меня проблемы с выпивкой.
— И я думаю, что солнце взошло, — ответила Лидевай. Однако она повернулась к бару в гостиной, дотянулась до бутылки с шотландским виски и налила полстакана. Она принесла его ему. Питер Ван Хаутен хлебнул, а затем выпрямился в кресле.
— Такой прекрасный напиток заслуживает лучшей позы, — сказал он.
Я осознала свою собственную посадку и немного подобралась на диване. Я поправила канюлю. Папа всегда говорил мне, что можно оценивать людей по тому, как они относятся к официанткам и ассистенткам. По этой мерке Питер Ван Хаутен был, возможно, самым противнейшим из кретинов.
— Так вам нравится моя книга, — сказал он Августу после еще одного глотка.
— Да, — сказала я, говоря за Августа. — И да, мы — ну, то есть Август, — он сделал встречу с вами своим Желанием, чтобы мы смогли приехать сюда, чтобы вы смогли рассказать нам, что случается после конца Высшего страдания.
